Это. наверное, что-то из тотемно-фетишного доисторического периода, но я не выношу. когда выбрасывают игрушки. И для самой меня - целая трагедия, когда приходится выносить кого-то из своих по причине съеденности собаками или какой- бы то ни было ещё. Даже самых безнадёжных предпочитаю завернуть в полотно и спрятать, уложить куда-то в шкаф... А уж целую!... Я всегда наделяла их какой-то своей внутренней жизнью, невидимой для нас, в детстве упорно верила, что ночью они оживают и общаются. И раз за разом, укладываясь спать, пыталась не уснуть. дождаться этого самого волшебного момента, когда в комнату прокрадётся лунный свет, и всё волшебным образом переменится.
И каждый раз разрывается сердце, когда я вижу на мусорке, или того хуже, разбросанными по кустам или дороге, их милые мордашки, беззащитные, ненужные, когда-то бывшие поводом для самой лучшей беспричинной радости на свете, мне становится худо. Очень часто помочь им уже нельзя: они вытрепаны, порваны, угвазданы вдрызг.
Но вчера я не выдержала. Этот комок грязножелтого цвета подвернулся буквально мне под ноги. Я бы и не заметила, ведь было уже темно, а фонари на нашей улице светят с перебоями. Ухватила в охапку, не думая о том, что вымажу куртку, потащила домой. Может сыграло роль то, что это был собак, может просто накопилось... А может вчера после всего мне нужно было сделать что-то такое... И я притащила его домой.
Он золотисто-рыжий с совершенно оленьими пятнышками по спине, у него забавная мордаха и умилительно серьёзный взгляд из-под нависших бровей. Долго решала. как назвать. назвала Ульриком. Сейчас он сушится на батарее в моей комнате, и я очень надеюсь. что мои сибаки не доберутся до него за время моего отсутствия... Было бы ужасно обидно. Не для них я его спасала, в конечном счёте.